Бруштейн Александра Яковлевна - В Рассветный Час (Дорога Уходит В Даль - 2)
Александра Яковлевна Бруштейн
Дорога уходит в даль... Трилогия.
КНИГА ВТОРАЯ. В РАССВЕТНЫЙ ЧАС.
Глава первая. СВОЕЙ ДОРОГОЙ
- Спать! - командует мама.
- Мамочка...
- Ничего не "мамочка"! Спать!
- Но ведь сейчас только восемь... Я всегда до девяти!
- Тебе надо хорошенько выспаться! - отчеканивает мама с необычной для
нее твердостью. - Чтобы завтра не проспать, не опоздать, сохрани бог, на
уроки!
Конечно, это серьезный довод. И я подчиняюсь, хотя и очень неохотно.
- Все равно не засну... - ворчу я, укладываясь в постель. - Как я могу
заснуть в восемь часов! Цыпленок я, что ли?
С этой мыслью - "все равно не засну!" - я лежу в постели. Поль, моя
учительница французского языка, тоже почему-то улеглась в такую рань,
одновременно со мной. Она очень волнуется за меня, даже несколько раз в
течение этого дня принималась сосать лепешечки из своей заветной коробки.
Эти лепешки - ужасно невкусные! - сделаны из сока дерева эвкалипт. Такое
красивое название, и такие противные на вкус лепешки! Они, собственно
говоря, предназначены для лечения людей от кашля, но Поль принимает их от
всех болезней: от головной боли, от сердцебиения, даже от ангины и
расстройства желудка. Поль уверяет, что эвкалиптовые лепешки - "совершенно
волшебное лекарство!".
В общем, учиться пойду завтра я, а волнуется из-за этого весь дом! И не
только Поль без конца ворочается в постели и сосет свои лепешечки. Даже
маленький Кики, блекло-зеленый попугайчик, слепой на один глаз, - даже он
сегодня почему-то не засыпает, шебаршит в своей клетке. При этом он издает
порою тихие "звучки", словно жалуется:
"Где мой глаз? Почему у меня только один глаз?"
В другое время Поль сказала бы с гордостью: "О Кики такой умный! Он все
понимает - как человек!".
Но сегодня Поль даже не замечает этого. Она так волнуется, что ей не до
Кики...
Дверь в столовую открыта, и, лежа в кровати, я вижу все, что там
делается. Мама за столом раскладывает пасьянс, но совершенно ясно, что карты
ее не интересуют и она в них почти не смотрит. Порой она неожиданно
задумывается и неподвижно глядит в одну точку. По другую сторону стола сидит
наш старый друг доктор Рогов, Иван Константинович. Он тоже раскладывает свой
любимый пасьянс "Могила Наполеона" (он только этот один пасьянс и знает) и
тоже часто отрывается от карт, словно его тревожат другие мысли. Папа ходит
по столовой - взад-вперед, взад-вперед. А Юзефа отчаянно, на всю квартиру,
гремит в кухне посудой и утварью, поминутно роняя на пол то одно, то другое.
Грохоту - на весь дом!
- Юзефа! - просит мама мягко. - Не гремите кастрюлями!
- А когда ж яны - бодай их, тыи каструли! - сами з рук рвутся! Як
живые...
- Яков... - пробует мама остановить папино вышагивание по столовой. -
Перестань метаться, как леопард в клетке!
- "Яков ты, Яков, цвет ты наш маков..." - вдруг напевает Иван
Константинович. - Не мечись как угорелый. Ребенок и без того волнуется.
- Вспомни, как ты когда-то сам в первый раз пошел в гимназию, -
напоминает мама.
Папа, по своему обыкновению, присвистывает:
- Фью-ю-ю! Это же было совсем другое дело!
- Почему "другое"?
- Потому, что я был пятнадцатилетний парень, почти взрослый. Моя мать
хотела, чтобы я непременно стал ученым раввином. Меня учили всякой
религиозной премудрости, а я мечтал учиться светским наукам - и в
особенности математике и медицине!
- Вот! -радуется Иван Константинович. - В рифму со мной! Я в
Военно-медицинскую академию из духовной семинарии подался. Меня папаша с
мамашей